Екатерина Андреевна – супруга историка Николая Карамзина – писала князю Петру Вяземскому: «Пушкин всякий день имеет дуэли. Благодаря Богу, они не смертоносны…» В ту пору дуэли в свете возникали с легкостью и служили негласным (хотя и запрещенным еще петровским указом) способом разрешения конфликтов. Вызов на дуэль был не только красивым жестом, но и бунтом против закона. «Игры славы», – называл их Пушкин. Поэт был метким стрелком, однако никогда не спускал курок первым. Подобное благородство делало его удобной мишенью. Даже его близкий друг Сергей Соболевский с горечью отмечал: «Пушкин непременно погибнет на дуэли».
По воспоминаниям Павлищева, впервые семнадцатилетний Пушкин вызвал на дуэль своего дядю: «Павел Исаакович в одной из фигур котильона отбил у него девицу Лошакову, в которую, несмотря на ее дурноту и вставные зубы, Пушкин по уши влюбился. Ссора племянника с дядей кончилась через 10 минут мировой и новыми увеселениями». А любвеобильный дядя сочинил экспромт: «Хоть ты, Саша, среди бала вызвал Павла Ганнибала, но, ей Богу, Ганнибал не подгадит ссорой бал!»
Из-за каких только безделиц не стрелялся Пушкин! Друг Кюхля (Вильгельм Кюхельбекер) вызвал его на дуэль за стихотворную шутку: «За ужином объелся я. Да Яков запер дверь оплошно, так было мне, мои друзья, и кюхельбекерно, и тошно». Первым стрелял обиженный Кюхля. Он целился Пушкину прямо в лоб. В это время Пушкин весело закричал секунданту Антону Дельвигу: «Стань на мое место. Тут безопаснее». Пистолет дрогнул, и пуля пробила фуражку на голове Дельвига. Пушкин захохотал, кинул пистолет и, желая обнять товарища, кинулся к Кюхле со словами: «Я в тебя стрелять не буду». Поединок был отложен. После друзья помирились. В том же году уже Пушкин вызвал на дуэль Рылеева, который имел глупость повторить придуманную кем-то сплетню, будто Пушкина высекли в тайной канцелярии. А бывшего лицеиста Модеста Корфа поэт вызывает на дуэль из-за того, что тот поколотил слугу Пушкина, который пьяным приставал к камердинеру Корфа. Корф не принял вызова «из-за такой безделицы».
Ангелом-хранителем Пушкина во время его ссылки в Кишинев не раз являлся главный попечитель комитета об иностранных поселениях южного края генерал-лейтенант Инзов, к канцелярии которого был прикомандирован Пушкин. На одном из обедов в январе 1822 года Пушкин публично посмеялся над утверждением 65-летнего статского советника Ланова, что, дескать, вино – лекарство от всех болезней. Ланов обозвал поэта молокососом, а в ответ получил от Пушкина прозвище «винососа» и вызов на дуэль. Инзов срочно посадил Пушкина под домашний арест, и дуэль не состоялась. Однако уже через месяц Пушкин вызывает на дуэль молдавского вельможу Бланша. И снова Инзов арестовывает отчаянного дуэлянта.
В том же месяце сорвиголова Пушкин бросает перчатку некоему бессарабскому помещику Прункуло. А через два месяца высмеивает отставного штабс-капитан Рутковского, когда тот рассказывает о виденном им граде весом в три фунта. В следующем, 1823 году Пушкин уличил в мошенничестве при игре в карты прапорщика генерального штаба Александра Зубова. На дуэль Пушкин явился с фуражкой, полной черешни, и, как один из героев повести «Выстрел», ел ягоды и выплевывал косточки, пока в него целились. Зубов промахнулся, а от своего выстрела Александр Сергеевич отказался.
В то время Пушкин не задумывался над жестокостью дуэлей, но все изменила его кишиневская дуэль с полковником Старовым. Повод для дуэли был пустяковым. В кишиневском казино Пушкин заказал музыкантам мазурку, а молодой офицер – кадриль. Заиграли мазурку. И полковник Старов, наблюдавший это, счел себя оскорбленным за своего подчиненного. Стрелялись в страшную метель на очень жестких условиях. Каждый сделал по два выстрела, но оба промахнулись. Хотели продолжать в помещении, но секундантам чудом удалось дуэлянтов примирить.
По мнению пушкиноведа Татьяны Волохонской, «засасывающая стихия дуэли была испытана Пушкиным сполна», и ее опыт косвенно присутствует в романе «Евгений Онегин». Здесь уже показана жестокость и неотвратимость дуэльного механизма, но никакой нравственной оценки дуэлям и вообще смертной вражде Пушкин не дает. Видимо, этот вопрос остается для него открытым вплоть до рокового выстрела. И дуэли продолжаются.
Поводом по большей части служат эпиграммы на чиновников. Так, в 1829 году Пушкин пишет эпиграмму в адрес чиновника коллегии иностранных дел Хвостова: «В гостиной свиньи, тараканы и камер-юнкер граф Хвостов». Хвостов вызвал Пушкина на дуэль, но дело кончилось мировой. Под стрелы сатиры Пушкина попал и министр просвещения граф Уваров, и министр просвещения Александр Голицын, эпиграмму на которого Пушкин написал еще в 1824 году.
В ноябре 1836 года Пушкин получает анонимный пасквиль, где его возводят в ранг заместителя великого магистра рогоносцев. Оказывается, что уже год за женой поэта ухаживает Жорж Дантес – блестящий офицер, дерзкий, остроумный красавец блондин, его радушно принимают в доме Пушкиных. Поэт посылает французу вызов на дуэль. В страхе, что дуэль поставит под угрозу пребывание Дантеса в России, его приемный отец Геккерен утверждает, что тот влюблен в сестру Натальи Пушкиной. Старшая из сестер Екатерина Гончарова в срочном порядке выходит замуж. А Пушкин письменно отказывается от дуэли. Однако и после женитьбы слухи о том, что Дантес ухаживает за Натальей Пушкиной не исчезают. 25 января 1837 года Пушкин пишет оскорбительное письмо барону Геккерену, который принимает решение – вызвать Пушкина на дуэль.
27 января в 16 часов за Черной речкой в лесу, близ деревни Коломяги состоялась последняя дуэль Пушкина – с Дантесом. В день поединка, как отмечал Жуковский, поэт был сосредоточен и весел: «Встал весело в 8… много писал часу до 11-го… Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни. Потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. Через несколько минут послал за пистолетами». Смертельный исход поединка был предопределен близким расстоянием между противниками и повторным обменом выстрелами в случае промаха. Пушкин подписал эти условия не глядя. Дантес выстрелил не дойдя шага до барьера, отмеченного шинелью д’Аршиака. Пушкин упал, но нашел в себе силы сделать ответный выстрел.
Смертельно раненного поэта доставили в дом на Мойке. Два дня прощались с ним друзья, поклонники. Вяземский вспоминал: «Ни одного горького слова, ни одной резкой жалобы, никакого резкого напоминания о случившемся не произнес он, ничего, кроме слов мира и прощения своему врагу». 29 января (10 февраля по новому стилю) поэта не стало.
© Лидия Березняков